Тяжелый дождь - [Тяжелый дождь]
То была одна из самых лживых апологий, которые мне доводилось когда-либо слышать. Пол Маккалеб – герой, победивший саму боль. Человек, избавивший землю от одиночества. Чушь собачья. Казалось бы.
"Лэнгот" не знает, что такое "выходной". Очередь в эту контору выстроилась года на два вперед. Все хотят начать жизнь с чистого листа. В самом прямом смысле.
Все хотят быть идеальными.
Все заканчивают на кладбище.
"Мистер Симмонсон, ваш сценарий был одобрен редакторами. Мы назначим процедуру на восемнадцатое число". Последние слова сотрудника "Лэнгот", некогда адресованные некому Дэлмеру Симмонсону.
11
Прошло всего три секунды, и дверь была открыта. Возможно, мне показалось, но Каталина ждала меня, ждала, когда я позвоню, когда уставлюсь на ее таусинные глаза. Чуть отойдя в сторону, она молча пригласила меня войти. В доме пахнет санталом.
Санталовое масло отлично фиксирует верхнюю и нижнюю ноту аромата. Но сейчас все чаще используют синтетические заменители.
Седьмой круг. Горючие пески. Лихоимство.
Сестра Дэла взяла меня за руку и повела на второй этаж, наверное, в собственную комнату. Я шел чуть позади. Оторвать взгляд от задницы Каталины было невозможно. Она делает шаг, а ягодица, прикрываемая спортивными штанами, подмигивает мне, дразнит, хочет, чтобы я к ней прикоснулся. Ровно двадцать ступеней. Каталина ускорила шаг и, поравнявшись с ванной комнатой, резко остановилась. Развернувшись, она посмотрела мне в глаза, а свободной рукой толкнула дверь.
Напротив душевой кабины стоял табурет – самый обыкновенный и деревянный, скорее всего, изготовленный самим Дэлом-мать-его-Мастером-Симмонсом. Продолжая поддаваться воле моей спутницы, я вошел, не совсем понимая, что происходит. На раковине лежал какой-то листок, сложенный вчетверо и немного пожелтевший. Каталина отпустила меня и рухнула на пол душевой кабинки. Двадцать минут я стоял, пытаясь понять, чего она от меня хочет. Сев на табурет и подавшись немного вперед, я все же спросил, что мы здесь делаем?
В ответ – лишь молчание.
Мне стоит посмотреть на листок?
Никакой реакции.
Минуты отбивают множества моих недоумений.
Я чувствую, как напряжение сдавливает грудь, что-то идет не так. Предчувствие трагедии.
Раскат грома, и я вижу, как бритва рассекает вену на хрупком предплечье. Опаловый кафель покрывается яхонтовым соком, а Каталина, прищурив один глаз, по-прежнему сверлит мое лицо взглядом. Нельзя это назвать ужасом или паникой. Ступором или прострацией. Все, что тебе известно, – нужно остановить кровотечение. Чтобы человек не умер.
Шесть салфеток на место пореза.
Перетянуть носком локоть. Поднять конечность выше уровня сердца.
Латая рану и вспоминая, где находится ближайший госпиталь, я обратил внимание на то, что Каталина не сопротивляется, не паникует, даже почти не дрожит в отличие от меня. Она не хочет умирать. Или не боится. Я взял ее на руки, предварительно схватив листок и сунув его в карман.
Седьмой круг ада. Город Дит. Минотавр впустил Каталину, но я ее там не оставлю.
Те двадцать скоротечных ступеней показались нескончаемыми на пути к автомобилю.
Я кричу, чтобы Каталина подняла руку.
Ничего.
Подними, подними сраную руку!
И она сделала это. Она услышала меня, исполнила то, о чем я ее попросил.
Сотни домов проносятся мимо и остаются где-то там, позади. Неважно, что у тебя за спиной. Сколько бы родных и близких ни погибло, ты все равно найдешь способ утешить себя. Боль пройдет, воспоминания когда-нибудь уйдут. Нет ничего вечного, нет ничего святого. Все проходит. Любовь, дружба, здоровье. Не нужно надеяться на то, что ты в любой момент можешь пойти в "Лэнгот" и стереть данные о собственной матери. Как будто ее никогда и не было.
Не надо писать предсмертные записки, надев на шею петлю или приставив дробовик к подбородку. Да, покончить жизнь самоубийством – смелый поступок, кто бы что ни говорил. Все эти слюнтяи, утверждающие, будто суицид – удел слабых людей, найдут тысячу причин не глотать горсть прозака. Каким бы говном они ни были. Им просто не хватает смелости. Но бежать от боли – бесполезно. Ее нужно замещать. Не знаешь как? Зайди в любую школу, посиди на уроке химии. Твоя память – это субстрат, в котором будет происходить реакция замещения. Что ты возьмешь за атакующий реагент – исключительно дело вкуса.
Выйди на улицу и пальни из того самого дробовика по прохожему. Познакомься с какой-нибудь шлюхой, накачай ее самым дерьмовым пойлом, затащи в кровать. Знаешь, что еще лучше? Не предохраняйся. Заставь свои поджилки высохнуть. Упади на колени перед случайностью. Почувствуй, каково это, отсосать у фортуны.
Каково это, когда ее член разрывает тебе глотку.
Вернись на второй круг. Пусть твоя душа разобьется о скалы преисподней.
Семирамида, Клеопатра. Похотливые и развратные. И они там, где нет Венеры и Купидона.
Дыхание Каталины становится все тяжелее. Ее бледное лицо по-прежнему невозмутимо.
Госпиталь через пару километров.
Предчувствие трагедии. Тебе кажется, что вот-вот у твоих ног разверзнется пропасть, а дальше – только затяжное падение. Ты никогда не сумеешь среагировать.
Вверх или вниз, вверх или вниз. Что ты выберешь? Южное солнце, или ничего.
Мысли закручивают ураган, Минос подхлестывает плетью, адреналин провоцирует меня. Заставляет утопить педаль. Положить стрелку. Все, что угодно. Лишь бы успеть.
Каталину увели в отделение скорой помощи, какая-то девушка заверила меня:
– Не беспокойтесь. Вы – молодец. Все сделали правильно.
Я предупредил ее, что Каталина не разговаривает.
– Еще бы, такой стресс. Мы все понимаем, ожидайте в приемной.
Даже если ты знаешь, что все будет хорошо, заверения постороннего человека заменяют мощнейший антидепрессант. Скажите мне, что завтра солнце застынет в зените и вечно будет освещать мой путь, и я возрадуюсь, словно младенец первого круга, и отправлюсь в исповедальню. Смачно засажу какой-нибудь Франческе или Дидоне. Будь проклят пастор с его речами: "Нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем".
Я достал тот листок, который лежал на раковине в ванной комнате.
Иногда так бывает: попытка самоубийства кажется сущей мелочью, по сравнению с маленьким желтым листочком…
Письмо начинается так: "Дэл Симмнос. Тебя ведь теперь так зовут?".
Это послание, написанное самим Дэлом перед затиранием памяти.
Компания "Лэнгот" научилась стирать людей. Мистер Симмонс научился стирать эмоции. Может быть, он не первый, кто додумался провернуть подобное. Но то, что мне теперь известно, и, скорее всего, известно Каталине, меняет ситуацию в корне.
Круг девятый.
Предатель родных.
Брут, Кассий, Иуда Искариот, Дэл Симмонс.
– С девушкой все в порядке, кровопотеря незначительная. Через пару минут можете отвезти ее домой, но не оставляйте…
Заткнись. Приведи Каталину. Нам нужно убираться.
Пока гарпии не истерзали наши тела. Сука…
12
Мы остановились в дешевом мотеле "Зевс", который находится в сотне километров от города. Когда мы добрались до него, было уже темно. Нас встретила пожилая женщина с сигаретой в зубах, отчаянно расправлявшаяся с тараканом.
Такое ощущение, будто Каталина забрала все мои силы в дороге. В свете мигающих ламп нашего будущего ночлега ее лицо казалось лиловым. Увидев свою физиономию в разбитом, висящем за административной стойкой, зеркале, я лишь убедился в собственном предположении. Рана, оставленная мне Марией в исповедальне, не желала затягиваться, глаза – две красные паутинки, наполовину прикрытые веками. Щетина. За ухом намокшая сигарета.
Потрепанный Аль Пачино.
Лицо со шрамом.
Говорят, что одиночество – эмоциональное состояние человека, связанное с отсутствием близких, положительных эмоциональных связей. Стоит лишь подумать о подобной комбинации слов, как становится ясно – подобное определение мог дать лишь воистину одинокий человек, социолог-отличник или психолог-аутист. Они говорят, что к одиночеству ведут низкая самооценка, слабые навыки общения.
Я вообще не говорю в исповедальне. Я просто трахаю своих подруг.
Но становлюсь ли я все более одиноким от того, что не налаживаю с ними прочный контакт?
Испытываю ли я положительные эмоции, когда Сильвия раздирает мой лобок?
Иногда не нужно быть Демосфеном, чтобы заиметь человека. Прижать его к себе, или поцеловать. Или дать в рот.
Модель первая. Полифоническое одиночество.
Вы знаете, что можете позвонить кому-либо, выпить пива с этим "кем-либо", осуждая эвтаназию, или обсудить с "Другом" проблемы в постели. Всегда найдется такой человек, который выслушает, даст нелепый совет, возомнив себя врачевателем искалеченных душ. Вы пожмете его руку, или же поцелуете ее. И все. Вы заснете крепче прежнего, взбив гипертрофированную подушку вашего эго и укрывшись нестиранным одеялом одиночества. Все останется на месте.
